[kroshka-kaprizulya]

Название: Отчаяние Медеи
Автор: Крошка Капризуля Хоч
Пейринг: Рита Скитер, Пэнси Паркинсон
Тип: джен, намек на фем
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, общий
Предупреждение: мат, смерть персонажа, сопли
От автора: все-таки хочется чуточку пострадать нарциссизимом и полюбоваться на отзыв хао-грей - она ведь не обидится, правда?))

Я не знаю, что сказать об этом рассказе. Он хороший. Он эффектный, заставляющий думать. Он сопливый, дешёвый и трэшевый, как Рита с Панси. Он без концовки – и в то же время с концовкой. Дешёвой и эффектной одновременно.
Он ни разу не в тему конкурса. Он абсолютно в тему.
Он очень горький...
В общем, он получился.

И единственное, что мне странно - почему никто не увидел в фике то, чем он есть - простой иронией самоиронией?


– Я была бы охрененным Темным Лордом! – пафосно выпускаю дым и смотрю с прищуром. У Дафны получалось томно-соблазнительно, у меня – будто аллергия, близорукость и челюсть ломит. Но Рите пофиг.

– Золотце мое, – улыбается она. Прикуривает от моей сигареты – угу, как же, выйдет на моих обгрызенных ногтях такой маникюр! – и эффектно выпускает дым. – Ты была бы охренной крестьянской дочкой, знаешь, ирландской девчонкой – Дорин или Кэйтлин – крепкой, здоровой, и без особых запросов. Бегала б босиком, доила коров и трахалась на сеновале.

А вот сейчас мне хочется дать ей в морду. Или расплакаться, до соплей и вспухшего носа. Но я держусь! Кусаю губы и безразлично дергаю плечом:

– Мне не идет передник.

Сумасшедшее чаепитие: Рита пьет коньяк прямо из горлышка, а я ломаю сигареты. Она каждый раз выдает мне треснутую фарфоровую чашку с дерьмовым кофе. В этом коттедже все такое: увядшие цветы, потертая мебель, поношенная одежда… Рита сама – как старая фотография, выцветшая, потрепанная, смятая многочисленными руками. Я зову ее Старой шлюшкой, последнее время все больше по привычке. Все равно она не обижается.

Официально мы собираемся, чтоб писать книгу о детстве и взрослении Темного Лорда. Я тут подвизаюсь в качестве живого свидетеля, а она взамен кормит, снабжает сигаретами и выслушивает мое нытье. Клуб субботних неудачниц, не пригласить ли третьей МакГонагалл?

Она морщится, трет виски, быстро-быстро стряхивает пепел, и стучит пальцами по столу; думает. В такие минуты лучше не трогать. Брожу по комнате, трогаю без спросу мелочевку, перебираю колдографии. Украсть что ли одну, где она смотрит в упор взглядом: «Я-тебя-отымею-сучка!»? Никогда не понимала, как можно дрочить на фото.

– Итак! – она торжествующе оборачивается ко мне, и я неловко пихаю фото в карман. Дома попробую. – Концепция такова: маленький Томми – тяжелое детство – деревянные игрушки – злые-нехорошие люди – обида на весь мир – «Я им отомщу!». Мы должны заставить их плакать! Рыдать над книгой, обливаться слезами и сморкаться в огромные клетчатые платки! Пусть жалеют его; пусть бегут обсуждать с соседками: «Ты слышала, в детстве его морили голодом и били линейкой!» – «Бедный мальчик! Неудивительно, что он вырос таким!» – «Да-да, уверена, глубоко внутри он был добрым и чувствительным». Пробьемся к их материнскому инстинкту! Идея такова: никто не рождается Темным Лордом. Пусть нашим девизом станет: «Все дети – ангелы. Какие чудовища обламывают им крылья?»

Я делаю вид, что меня тошнит:

– Не слишком ли много сахара и соплей? Кто на такое поведется?

Рита загадочно улыбается:

– Девочка моя! Я в этом бизнесе кручусь уже сколько лет. Поверь, нет ничего легче, чем подцепить людей на крючок их собственного тщеславия. Дайте им сплетню, поманите загадкой, пообещайте доселе неизвестные факты – и они побегут за вами, как ослик за морковкой на удочке. Люди требуют информации, и чем она скандальнее и новее – тем лучше. Напишите на обложке: «В утробе Темного Лорда был найден плод. Вольдеморт – женщина?! Узнай об этом первым!» – и могу поклясться, что пухленькие ручки с пятнами от варенья и облупившимся перламутровым лаком потянутся именно за ней, а не за «100 рецептов о вкусной и здоровой пище».

Я уже хрюкаю от смеха.

– Надо учредить новую литературную премию! «Выбор домохозяек ХIХ века!» Ты победишь!

Она внезапно серьезнеет, хватает меня за подбородок и смотрит в глаза:

– Я могу писать хорошо

Я шумно сглатываю, и она тут же расслабляется:

– Но, боюсь, это никому не нужно.

– Мне – нужно.

Я пытаюсь выглядеть взрослой и серьезной. Получается плохо, но она, кажется, верит. Улыбается и неожиданно мягко гладит по щеке.

– Дай мне ровно пятнадцать минут! Иди пока выпей кофе, там, в железной банке, ну, ты знаешь… – голос превращается в бормотание, и я покорно плетусь на кухню. Когда она начинается писать – прячьтесь все. Не трогай пишущую Риту!

Когда я возвращаюсь, она сидит, чуть побледневшая, и мнет в руках листок. Никогда не видела ее такой неуверенной.

– Получилось…чуть странное, – хрипловато говорит она. – Прости.

И начинает читать.


Отчаяние Медеи.

Униженная аристократка. Выбросили за ненужностью. С нее можно писать трагедии. Или фарсы?

– Ненавижу, – повторяет со вкусом Панси. В монотонности слова есть что-то умиротворяющее. – Ненавижу, ненавижу, всех вас ненавижу!

Стены полуразрушенного особняка – благодарные слушатели. Они всегда молчат, а значит – соглашаются.

– Ненавижу, – охрипшим шепотом, чуть не плача бормочет Панси. – Ненавижу…

Волосы спутались, одежда засалилась, в зеркале отражается чудовище, и единственная яркая деталь этого кошмарного не то сна, не то яви – пошло-розовая, изысканно-кружевная открытка с ангелочками на столе. Приглашение на свадьбу Драко Малфоя и Астории Гринграсс.

Сутки спустя.

Панси отскакивает с инстинктивным ужасом. Кровь хлещет фонтаном. Это была артерия? Ее бьет крупная дрожь, но неведомое, только начавшие подниматься из глубин подсознание, удерживает от истеричного побега. С хладнокровной рациональностью Панси снова подходит к телу – этот окровавленный, распластанный на полу кусок плоти и костей уже нельзя назвать Асторией. Влажное красное на белом кружевном – вот и лишение девственности. Панси истерично хихикает, но быстро берет себя в руки. Не время. Тошнота отступает. Ей кажется, что вот здесь и сейчас произошло что-то важное. надо только улыбнуться – и понять, что.

Год спустя

Они стоят кругом. Опускаются на колени по знаку. Целуют холодную руку.

– Моя госпожа… – разными голосами, с одинаковым выражением.

Она склоняет голову в одобрительном кивке и холодно улыбается. Странно: теперь ей с такой легкостью удаются и аристократический наклон головы, и равнодушие в глазах, и даже ранее недоступная томность… Но внутри все так же жмется закомплексованная девчонка. Последний осколок души. Его давно пора уничтожить.

Она разворачивается, чтоб уйти. На ее кровати больше нет подушек. Она отучилась плакать.


Рита все-таки не умеет писать. Оно жалко, ведь правда жалко и пафосно! Лучше бы продолжала писать для домохозяек: им и вправду нравятся сопли и пафня. Сначала я хочу сказать ей это… а потом смотрю на морщины у ее век… на наигранно уверенный взгляд… на потертое кресло…и восхищенно шепчу:

– Ну ты…это…ты даешь… Я…черт! Рита, я…

Кажется, это первая роль в жизни, которая мне удалась.

***

Рита умерла несколько месяцев спустя. Что-то с сердцем, остановилось во сне. Завещание – по которому все досталось мне, кроме отчислений в фонд Памяти Альбуса Дамблдора – было подписано за пару недель до смерти. Значит, знала, просто не хотела откровенничать. Оборотная сторона профессии.

Пышных похорон не было, а на могилу я положила охапку маргариток. Хрупкие, нежные цветы – какая ирония! Она бы оценила.

Я все-таки любила эту сучку. Тщеславная, ехидная, вздорная. Надо было просто ее трахнуть. Только поздно теперь жалеть.

Что касается книги, то она так и осталась неоконченной. Рукопись лежит в моем (или все же ее?) столе. Тяжелое воспоминание о том, что было, и чего так и не случилось. Я ее не допишу: писатель из меня даже хреновее, чем из Риты. Пусть потомки судят, собирают листы по кусочкам и анализируют каждую запятую. А вдруг она станет знаменитой?

Ну а пока – здесь и сейчас, в скрипучем кресле гостиной – я жива, кутаюсь в мантию, беспрестанно чихаю, пью глинтвейн и жалею о том, что у меня нет Ритиного таланта. Ей всегда удавались эффектные концовки.