[kroshka-kaprizulya]

фичок о том, как плохо влюбляться в собственного любовника

Фендом: оридж
Рейтинг: NC-17
Тип: слеш
Предупреждения: бдсм, в частности связывание и спанкинг. Но оно ванильное, скажем так, ирушечное
еще предупреждение: оно странное, правда. Но мне понравились герои. и я хочу написать о них еще что-то.

Весной я жду его возле костела. Бетонный и потрепанный, он нелепо и вызывающе смотрится на заднем дворе нашего университета. Каменные плиты быстро нагреваются; вечером они теплые и шершавые, и есть особая прелесть в том, чтоб сидеть на ступенях, рассеянно мечтая и глядя на шумный поток машин.

Он звонит в шесть, говорит, что приехал, и я привычно переспрашиваю номер квартиры. Семьдесят пятая, я помню. Просто хочется его подразнить. От костела до его дома – минуты три, и я как раз успеваю послушать вдохновляющую песню кого-то вроде Pet Shop Boys.

Я неловко протискиваюсь в прохожую, бросаю рюкзак куда-то в угол, стаскиваю куртку.

- Будешь чай? – как и сотни раз до этого спрашивает он, не сомневаясь в ответе.

- Ага, давай, - киваю я. Нельзя нарушать традиции.

Пока он включает чайник, я складываю у него на столе башню из жестяных баночек и картонных коробок – у него дома много разных сортов. Привычно лезу в холодильник, осматриваю полки, выуживаю банку сгущенки и с удовольствием запускаю в нее ложку.

- Я голоден, накормишь?

- Учись готовить, детка, - усмехается он. – Из тебя не выйдет хорошей жены.

- Если ты сделаешь мне предложение – обещаю купить кулинарную книгу.

Это спокойные, привычные шутки. Два человека, которые встречаются, чтоб обсудить погоду и заняться сексом, могут перебрасываться ими без всякой неловкости. Они не таят опасности. Она кроется в другом.

Он жарит мясо, режет на скорую руку какой-то салат, достает соус, - и все это быстро, но не суетясь. Я люблю таких мужчин, как он: циничных, уверенных и насмешливых. К счастью, он об этом не знает.

Звон вилок, приглушенное бормотание вроде «передай соус, пожалуйста», и отрывистые замечание о том, что пошел дождь. Такое ощущение, что мы женаты уже лет десять, из всего общего, что было у нас раньше, остались только это кухня и кровать.

Я медленно пью чай из большой кружки с копенгагенской русалочкой. Только спустя год наших отношений я узнал, что он одно время жил в Америке, был в Лондоне, Рейкьявике, даже в Японии – и кто знает, где еще? Но то, что мне всегда казалось почти недостижим, для него было всего лишь обыденностью.

Я наблюдаю за ним, пока он убирает со стола. Его нельзя назвать красивым – самый обычный мужчина лет за тридцать, светловолосый и сероглазый, в джинсах и синей футболке.

- Идем? – он протягивает мне руку, и я, чуть сонный и согревшийся, покорно иду за ним в спальню.

Он раздевает меня, утверждая, что я совсем обленился, раз даже трусы сам снять не могу, и я что-то возмущенно ему возражаю.

- Ты сегодня какой-то печальный, - вдруг говорит он. – Что случилось?

- Все в порядке, - старательно улыбаюсь я.

- Не хочешь?

- Хочу…

- Тогда что с тобой?

- Послушай, я… Свяжи меня, - вдруг прошу, не глядя на него.

- Зачем?

- Мне это нужно, - я зарываюсь в подушку. – Я хочу почувствовать… Понять. Мне надо разобраться в себе.

- Хорошо, - спокойно соглашается он чем. – Чем? И как именно?

- Галстуком, ремнем, веревкой, да придумай сам, черт возьми! – от смущения я впиваюсь зубами в простынь и зажмуриваюсь до пятен перед глазами.

Он встает с кровати, и я слышу, как он ходит по комнате.

- Перевернись, - отрывисто бросает он. Голос изменился, стал резче, жестче, даже грубее.

Я медлю, жалея, что ввязался в это.

- Я сказал, перевернись, - еще жестче говорит он, и сдергивает с меня подушку и простынь. Я лежу перед ним полностью обнаженный и беззащитный, отчаянно жмурясь и цепляясь за эту спасительную темноту как за остатки брони. Он нависает надо мной: я чувствую это по его дыханию и теплу его тела.

- Открой глаза, - тихо и медленно говорит он. Я мотаю головой, переворачиваюсь на живот и вытягиваю руки назад:
- Просто свяжи.

Он взял веревку; она тонкая, нейлоновая. Это плохо: если туго затянуть – будет впиваться в кожу. Но он не затягивает, так, только заматывает для вида. И это меня почему-то злит. Я резко разворачиваюсь и встаю, пара движений – и веревка сползла с запястий.

- Кто так завязывает? - бросаю я. – Не стеклянный, не сломаюсь! Свяжи нормально! Как я смогу понять, мазохист я или нет, если ты надо мной так трясешься?

- А, вот значит что ты хочешь понять… - усмехается он. – Что ж, как пожелаешь.

Он грубо толкает меня на кровать, заламывает руки за спину и затягивает узлы – теперь уже по-настоящему, так, что не снимаешь. Веревка больно впивается в тонкую кожу, перетягивает вены, и я не могу шевельнуть руками.

- Теперь ноги. К разным углам кровати.

Я раздвигаю ноги пошире, и он приматывает за лодыжки к ножкам.

- И глаза.

Он дергает меня за волосы, и заматывает галстуком – я чувствую шелковистость ткани на щеках.

Всею теперь – все. Это опасно и больно, я понимаю, что теперь он сильнее меня, и может сделать все, что угодно, и от этого ощущения полного подчинения у меня рвет крышу, и встает так сильно и болезненно, что я неосознанно трусь членом о простынь, чтоб хоть как-то облегчить это.

- Трахни меня… пожалуйста. Давай!

Он молча растягивает меня. Отстраняясь, я только сильнее натягиваю веревку, подаваясь назад – насаживаюсь сам.

- Хватит, я уже готов…

- Ах, да, я и забыл – ты же у нас новоявленный мазохист… - насмешливо тянет он, и вставляет – резко, до конца. Это действительно больно. Нереально больно, и я чувствую, как из глаз текут колючие, мелкие слезы. Никогда, даже в мой первый раз я не ощущал такой боли.

- Нравится да, - он снова хватает меня за волосы и тянет на себя. – Не можешь кончить, если я буду нежным? Может, тебя еще выпороть?

Я на мгновение представляю себя, как грубая кожа его ремня со свистом рассекает воздух, со всей силы опускаясь на мою спину, и чуть не кончаю от жара это безумной фантазии.

- Да… - глухо стону я в подушку. – Только… не сильно, ладно? Не… не в полную силу.

Я не знаю, слышит ли он меня, и вообще, в том ли он состоянии, чтоб обращать внимания на мое бормотание.

Слух обостряется; я слышу, как с тихим звоном пряжки он берет ремень и складывает пополам – для удобства. А потом – удар. Это не больно, скорее – неожиданно, но со мной творится что-то странное. Мозг словно превращается в густую жижу, растекается где-то на дне головы, тело расслабляется, а все чувства, наоборот, обостряются до предела. Я не знаю, куда опустится ремень в следующую секунду – и от этого мучительно-сладкого предвкушения горит все тело. Первые удары легкие, а потом, он, видимо, входит во вкус. Теперь это больно, уже по-настоящему больно, и я, не выдерживая, прошу:
- Все… все, хватит, пожалуйста! Хватит!

Удары резко прекращаются. Он склоняется надо мной и шепчет на ухо:
- Ты играешь с огнем, ребенок. Я ведь мог и не остановиться…

- Не мог, - едва слышно шепчу я. – Ты… я тебе доверяю, слышишь? Я доверяю тебе больше всех. Ты не смог бы этого сделать, если бы я попросил!

На несколько долгих мгновений повисает тишина. Потом он молча развязывает веревки: сначала на ногах, потом на запястьях, и снимает с глаз повязку.

- Больно? – спрашивает негромко.

- Угу, - морщусь я, растирая запястья.

Он наклоняется и легко целует красные полосы на лодыжке.

- Я не кончил, - смущенно смеюсь я. – Это значит, что я не мазохист?

- Понятия не имею, - пожимает он плечами. – Но ты так сладко стонал… Кстати, я тоже не кончил, так что за тобой должок.

Он намекающе надавливает на мою голову, пригибая ее к свому паху.

- Эй, я вообще жертва! Меня положено всячески ублажать!

- А как же унижение и морально насилие? – усмехается он, а потом вдруг мягко целует, повалив на спину и прижав к кровати свои телом. Это так сладко и нежно, что мне вдруг снова хочется плакать – и уже не от боли.

- Давай… - тихо прошу я, отворачиваясь.

- Ты опять не смотришь на меня? – спрашивает он, и разворачивает мое лицо к себе.

- Смотрю. - Его глаза слишком близко, и я, не выдерживая, отвожу взгляд, ложась на живот.

- Нет. Я хочу тебя видеть.

Я насаживаюсь сверху, медленно и осторожно, и он поддерживает меня за бедра. Лежать на спине после порки – удовольствие ниже среднего.

Он слишком твердый и большой, он заполняет меня по миллиметру, растягивая изнутри, сжимая снаружи. Может, он и не идеальный любовник, мне не с кем особо сравнивать, но когда он, спустя мгновение после того, как кончил, тянет меня на себя и целует в макушку, мне становится хорошо.


- Сейчас вернусь, - он встает в кровати, и, не одеваясь, уходит в другую комнату. Возвращается с тюбиком какой-то мази в руках.

- Покажи спину.

Я послушно поворачиваюсь, и он, потерев руки, чтоб согреть, смазывает покрасневшие и припухшие места.

- Холодно, - я вздрагиваю от холода, но постепенно его прикосновения становятся теплыми и ласкающими, а травяной запах мази расслабляет. Я не сразу замечаю, что он уже перестал смазывать, и теперь лежит рядом на боку, и внимательно смотрит на меня.

- Ну… мне уже пора, наверное? – неловко замечаю я.

- Я тебя отвезу, - он встает и начинает одеваться, не глядя на меня. Мы молча выходим из дому и садимся в его машину. Он привычно останавливает машину, не доезжая до моей общаги. Зачем лишние сплетни?

- Ну, пока? – киваю я.

- Пока, - отвечает он.

Вот и все, теперь надо только открыть дверь и выйти, но я почему-то медлю.

- Эй… Поцелуешь меня? – тихо спрашиваю я, словно боясь ошибиться и ляпнуть какую-то глупость.

- Ты еще не нацеловался? – улыбается он, притягивает меня к себе и мягко целует в щеку. – Хватит на сегодня, объедаться вредно.

Но я, улучив момент, быстро целую его в губы, а потом пулей выскакиваю из машины и, не оборачиваясь, убегаю. Уверен, сейчас он смеется про себя и называет меня бестолковым ребенком.

В общаге я иду в душ последним, и осторожно ощупываю спину. Немного припухло, да, но особо не болит. А вот красные полосы на запястьях ноют и чешутся. Я надеваю футболку с длинными рукавами, и, засыпая, надеюсь, что эти отметины, эти знаки принадлежности останутся со мной еще хоть ненадолго, и наши отношения, не выходящие за пределы его квартиры, перестанут казаться мне миражом.

Все дело в том, что я влюбился, - да, пора бы признаться в этом хоть самому себе. Я влюбился в своего любовника спустя три года наших отношений, уютных, теплых и привычных отношений, которые так глупо портить чувствами. А может быть, я всегда был влюблен, просто не замечал этого. Теперь я ненавижу себя за то, что упустил тот момент, когда мы только начинали встречаться, гуляли по городу, ссорились по мелочам и упоенно целовались в его машине.

Да, сейчас у нас идеальные отношения и классный секс, и я даже уверен, что у него нет никого, кроме меня. Ну, или он просто достаточно взрослый и умный, что не дать мне заподозрить это. Но черт, как же мне хочется иногда, чтоб в следующий раз, когда я приду, он не предлагал мне выпить чаю, а с порога прижал к стене, целуя, потащил в спальню, а потом сказал своим уверенным, решительным и чуть насмешливым голосом:
- Никуда ты сегодня не уйдешь. Прикую к батарее и буду трахать, пока сперма из ушей не полезет.

А потом, когда я почти усну, прошептал бы едва слышно:
- Спокойной ночи, ребенок. Слышишь? Я тебя люблю.

Но, к сожалению, это нереально. Мы вместе слишком давно…
Каждый раз, в те три минуты, пока я иду к нему домой, и
вдохновляющую песню кого-то вроде Pet Shop Boys, я обещаю себе, что сделаю первый шаг, и поцелую его первым, и, может быть, даже скажу о том, как мне хорошо с ним, но каждый раз я не делаю этого.
Большинство людей боятся потерять любовь, и, честно говоря, я им завидую.
Ведь нельзя потерять то, чего не имеешь…