На зиму Невилл укутывает деревья в саду. Можно бы и заклинанием теплицы, но так - без магии, руками, чувствуя под ладонями кору, нашептывая и поглаживая, кажется правильным. Сад - большой, нелепый, разросшийся - и не сад вовсе, а вроде как ребенок утыкал цветами песчаную горку и гордо назвал клумбой. Зато в нем куда больше жизни, чем в выхолощенных, идеальных до отвращения гладко-правильных парках. Невилл знает: растениям нужно дать свободу расти. Они ведь как люди: одни тянутся к свету, другие прячутся в подлеске, а третьи - стараются не выделяться из общей массы.
Вот ясень, он - как Гарри: гордый, светлый, сияющий, благородный, с широкой кроной, готовой укрыть любого.
Гермиона - сосна, честная, смелая, принципиальная, с умом острым, как иголки.
Рон, конечно, орех, - иногда эгоистичный, но верный щедрый, стойкий, и вовсе не так прост, как кажется - сразу и не раскусишь.
А Джинни - липа, ароматная и солнечно-летняя, с ней всегда радостно и улыбаешься непонятно чему.
Он сам, наверное, вяз, приземистый, неказистый с виду, но добрый и открытый.
Невилл доходит до березы, что в центре, своей любимицы. Тонкая, хрупкая, белоснежная, и вся будто светящая изнутри. Он ласково проводит пальцами по нежно-белому стволу, и тщательно укутывает корни - чтоб не замерзла, зимы ведь суровые, а деревце - нежное. Совсем как она.
Он мечтательно улыбается и идет к дому. Луна сидит на крыльце, нанизывая ягоды рябины на нитку, и машет ему рукой. Он садится рядом и целует ее в щеку, а она со смехом надевает на него рябиновые бусы. Невилл осторожно кладет ладонь на ее живот и тихонько шепчет:
- До весны?
Луна счастливо кивает.